Ренэ Герра в нижегородской Вышке
Известный славист, доктор филологических наук Парижского университета, собиратель, хранитель и исследователь культурного наследия зарубежной России Ренэ Герра посетил нижегородскую Вышку, а точнее литературный музей Е. Чирикова, который находится в одном из корпусов университета.
Культура, как запечатленная в конкретных образах мысль, неподвластна времени. Само оно циклично: есть время сеять, а есть – пожинать; есть время разрушать, но есть, и собирать камни, созидать.
Таким собирателем крупиц былой русской культуры выступает и литературный музей писателя-нижегородца Е.Н. Чирикова, созидаемый его правнуком Михаилом Чириковым. Музей временно пребывает в автозаводском корпусе нижегородского кампуса Высшей школы экономики (ул. Львовская, д. 1В).
Волей судеб 29 марта музей посетил Ренэ Герра, известный славист, доктор филологических наук Парижского университета, собиратель, хранитель и исследователь культурного наследия зарубежной России.
Наша экскурсия завершилась интервью с Ренэ Герра, который доброжелательно согласился ответить на наши вопросы.
I. «Много героев «моего романа»
Г-н Герра, сегодня Вы посетили музей Е.Н. Чирикова, русского писателя-эмигранта. Мы знаем, что имена Чирикова и его дочери, Людмилы, Вам хорошо известны. Что Вы можете сказать о творчестве писателя и его дочери-художницы? Оцените вклад Е.Н. Чирикова в культуру русского зарубежья?
– Я очень благодарен за посещение музея. Потрясающий рассказ правнука Е.Н. Чирикова – Михаила. Очень подробно и с большой любовью. Узнал много нового. Материал мне близок, потому что все – герои «моего романа», т.е. всё это про эпоху и культуру русской эмиграции.
Для меня это не просто музей. Многое здесь пересекается, многое для меня трогательно… Здесь и сборники книгоиздательского товарищества «Знание», «Русская Прага» и другое.
Вклад Е.Н. Чирикова в культуру Зарубежной России большой, но мог бы быть больше. К сожалению, он рано умер. Потом Прага – это только первый важный этап в развитии культуры русской эмиграции. Все же Париж с 1924 года стал, я бы сказал, политической и культурной столицей Зарубежной России. Это мой тезис.
Сначала был «русский Берлин», параллельно «русская Прага» и «русский Белград», но в итоге остался «русский Париж». Доказательство – издаваемые газеты, журналы, альманахи и много другое. Я до сих пор удивляюсь, как они могли издавать столько всего, практически не имея денег на это. Поэтому то, что сделали русские эмигранты – это подвиг!
К Людмиле Чириковой я просто «неравнодушен»: я знал ее как прекрасную художницу и знал о ее близких отношениях с И.Я. Билибиным. Но не мог предположить, что она дожила практически до ста лет.
Я очень благодарен судьбе, что Михаил Чириков меня каким-то образом нашел. Я не знал, что его прадед, писатель Евгений Чириков, жил в Нижнем Новгороде. Я верю в предопределение и считаю, что не случайно сюда попал.
От чистого сердца желаю, чтобы в Нижнем Новгороде был настоящий музей Е.Н. Чирикова!
II. «Максим Горький - фигура непростая»
Ваш приезд в Нижний Новгород не случаен. Вы являетесь почетным гостем Горьковского литературного фестиваля. Имя писателя Максима Горького знаковое для нижегородцев. Как Вы относитесь к его творческому и литературному наследию?
– Максим Горький – фигура непростая. Безусловно, он – великий писатель. Я уважаю его как писателя. Очень люблю его пьесу «На дне» и повесть «Детство». К сожалению, я не специалист по Горькому. Меня больше интересует отношение писателей эмигрантов к Горькому. Я сначала хотел говорить об этом на фестивале, но по разным причинам передумал.
На фестивале я единственный человек, который знал, не просто был знаком, а дружил, встречался, общался с несколькими писателями, лично знавшими Горького. Это последний русский классик Борис Константинович Зайцев, секретарем которого я был в последние годы его жизни. Потом, мой друг, великий художник и писатель Юрий Павлович Анненков, который подарил мне один из своих портретов Горького. Это редкий портрет – Горький на нем смеется… Он был опубликован в журнале «Наш союз» (№7-8, 1936), как иллюстрация к его воспоминаниям. Кстати, с Юрием Павловичем я часто встречался, он даже сделал мой портрет. Большая честь! В то время я был аспирантом Сорбонны…
Я также знал Нину Николаевну Берберову, которая жила с Владиславом Ходасевичем на о. Капри у Горького. Был знаком с писателем Гайто Газдановым, который был очень польщен, что на его первый роман «Вечер у Клэр» обратил внимание сам Горький, хотя Газданов был эмигрантом.
Горький – человек известный во всем мире, но его поздние высказывания и действия неоднозначны (имею в виду путевой очерк «Соловки», о посещении в 1929 году Соловецкого лагеря особого назначения и позорную коллективную монографию 36-ти советских писателей под его редакцией «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина: История строительства, 1931-1934 гг.» Русскими эмигрантами они были восприняты весьма негативно.
С каким докладом Вы приехали на Международный литературный фестиваль имени Максима Горького?
– У меня было здесь семь выступлений. В центральной библиотеке г. Городец. В Мининском педагогическом университете: две лекции перед студентами на темы: «Максим Горький и Борис Зайцев» и «Я вырос в бунинских местах…». Я поступил дипломатично, не стал акцентировать внимание на противоречиях. Вспомните отношения Бунина с Горьким… Ведь сначала они были близкими друзьями, а потом…
Также выступал в областной государственной библиотеке им. В.И. Ленина и в Государственной лингвистическом университете. Участвовал в радио-эфире. Моя собеседница на радио была очень удивлена и неподдельно заинтересовалась. Она очень хорошо знала, кто такие Борис Зайцев, Иван Бунин, Ирина Одоевцева и др.
III. «Дань памяти великим изгнанникам»
Г-н Герра, мы постепенно подходим к сфере Ваших интересов. Вы специализируетесь на изучении культурного наследия русского зарубежья или, как Вы говорите: «зарубежной России».
– Я скорее не специализируюсь… Это моя жизнь! Когда я выступаю здесь, в Вашей стране, публично с лекциями, меня часто спрашивают: Вы лучший специалист по культурному наследию русской эмиграции или, как по-советски, русского зарубежья? Я всегда отвечаю: Я не лучший специалист, я, к сожалению, единственный.
Вы меня спросите: почему? Изучение культурного наследия русской эмиграции не было выигрышно для карьеры ученого во Франции в пору моей молодости, да и сейчас. Я воспринимался (и до сих пор воспринимаюсь), как друг белогвардейцев.
Несмотря на это, на сегодняшний день я автор или соавтор 42 книг и больше 400 статей. Все это не ради карьеры. Карьеры я особой не сделал, не стал профессором Сорбонны. Мои идейные противники (слависты-коммунисты) предлагали мне, так сказать, перемирие, но я отказался. Победил я: стали победителями мои герои (русские писатели и художники-эмигранты), увы, посмертно. Для такого случая есть латинское крылатое выражение: «Горе побежденным, слава победителям»!
Все, что я делаю для русской культуры, – это дань памяти великим изгнанникам.
Какой смысл Вы вкладываете в понятие «зарубежная Россия»?
– Да, я не люблю выражения русское зарубежье… дальнее… ближнее… Это больше геополитика. Я предпочитаю выражение – «Зарубежная Россия».
Что для Вас значит духовная культура русских эмигрантов, волей судеб оказавшихся далеко от своей Родины?
– Это огромная тема…, и я всегда подчеркиваю, я не потомок русских эмигрантов, но я их духовный сын. Я – француз. Русские эмигранты, каждый в свое время, сделали непростой, но правильный выбор. Покинули страну, которая оказалась враждебно к ним настроена.
Все писатели-эмигранты, могу это доказать, создали свои шедевры именно в изгнании, благодаря выпавшим на их долю испытаниям. Например, возьмем Ивана Бунина. В эмиграции он написал «Роза Иерихона», «Окаянные дни», «Товарищ Дозорный», «Митина любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева», «Темные аллеи», «Освобождение Толстого», книгу о Чехове (незакончена), свои «Воспоминания». Написал бы он эти произведения, останься он в СССР?! Никогда!
А Борис Зайцев. Он стал великим только в эмиграции, где написал «Золотой узор», «Странное путешествие», «Анна», «Дом в Пасси», «Путешествие Глеба», литературные биографии: «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов» и две книги воспоминаний «Москва», «Далекое».
И даже А.И. Куприн, который был на момент отъезда из России уже в конце своего творческого пути, написал замечательный роман «Юнкера» будучи в эмиграции. А если Г.Иванов стал великим поэтом это только благодаря изгнанию.
Важно, что если в России все они были западниками, попав во Францию, стали славянофилами. Все говорили по-французски. Ведь, Борис Зайцев по предложению Горького, надо отдать ему должное, для сборников книгоиздательского товарищества «Знание» перевел «Искушение Святого Антония» Флобера. Но оказавшись во Франции, они стали «отщепенцами» и «изгоями». Для французской левой интеллигенции это люди, которые пережили Великую Октябрьскую революцию, но её не поняли и не приняли. Французскому интеллигенту того времени было не понять, как можно покинуть страну, идущую к «светлому будущему»!
Благодаря писателям-эмигрантам русский «Серебряный век» не закончился со смертью Александра Блока или с расстрелом Николая Гумилева. Это мой тезис! В качестве доказательства. В 1962 г. поэт и художественный критик Сергей Маковский, бывший редактор знаменитого художественного журнала «Аполлон» (1909-1917), выпустил книгу «На Парнасе Серебряного века». Прошло, извините, уже лет сорок после того, как он уехал из России.
Поэтому можно сказать, что «Серебряный век» продолжался как минимум еще лет тридцать, если не больше. Возьмем, например Алексея Ремизова, он умер в Париже в 1957 г., Борис Зайцев и Георгий Адамович в 1972 г., Юрий Анненков в 1974 г….
А художники «Мира искусства»? Девяносто пять процентов из них выбрали изгнание: А.Бенуа, Л.Бакст, М.Добужинский, К.Сомов, И. Билибин, Ф.Малявин, И.Браз, Н.Рерих, С.Чехонин, Б.Григорьев, А.Яковлев и др. Это факт. Это история. В России до сих пор об этом не любят говорить.
Но такая же ситуация и во Франции. Вся французская интеллигенция прокоммунистически настроена. Моя деятельность вызывала и до сих пор вызывает ее отторжение, чтобы не сказать ярость и ненависть. Коллеги даже писали на меня доносы. В итоге меня отправили в «солнечную ссылку» в Ниццу, где я 15 лет был заведующим кафедрой в университете София-Антиполис.
В русском эмигранте постоянно жило желание вернуться на Родину? Как вы считаете, это желание – непреодолимая тоска? или оно – светлая надежда?
– Русские эмигранты жили одной надеждой – что в России наконец закончится это безобразие. Это не мое выражение, так они говорили. Они жили на чемоданах, будучи уверены, что рано или поздно они вернутся на Родину.
Когда, в 1966 г., в первый раз, в составе делегации студентов Сорбонны, приехал в СССР, я сразу все понял… Но про увиденное не стал рассказывать друзьям белоэмигрантам, чтобы их не расстроить.
Что повлияло на выбор Вами зарубежной России в качестве предмета научных интересов? шире – жизненного призвания? В данных ранее интервью и выступлениях Вы говорите о «долге памяти», как движущей Вас силе; прокомментируйте это.
– Я случайно стал славистом. Волей судьбы в Каннах, где я жил в детстве с родителями, я стал изучать русский язык. Одной из моих учительниц русского языка была известная поэтесса Е.Л. Таубер (в замужестве Старова), которую ценили З.Гиппиус, И.Бунин, Б.Зайцев, В.Вейдле.
Моя судьба была предопределена с пятнадцатилетнего возраста. Именно тогда я понял ценность культурного наследия Зарубежной России, благородство и уникальность собеседников-эмигрантов. Писатель Сергей Мамонтов в то время читал мне свои воспоминания о Гражданской войне «Походы и кони», которые были потом изданы в Париже в 1981 г.. Горжусь тем, что в 1986 г. выпустил в своем издательстве «Альбатрос» его книгу «Сказание» с моим послесловием. Да, на юге Франции, я общался с поэтами, писателями, журналистами, актерами ушедшей, дореволюционной России.
Потом в Париже круг общения расширился. Это был «русский Париж». И когда мне нужно было писать магистерскую диссертацию в Сорбонне, я выбрал творчество Бориса Зайцева. На тот момент я еще не был знаком с последним живым классиком русской литературы. Конечно, выбор такой темы не способствовал моей карьере; впоследствии он мне дорого обошелся. Декан факультета славистики был поражен моим выбором. Он сказал, что это Ваша воля, но советовал подумать. Он предложил тему – «Власть земли» Глеба Успенского. Но я все же настоял на своем.
И таким образом, в 1967 году, я попал в этот неизведанный мир литературы Зарубежной России. Познакомился с Борисом Зайцевым, у него на Пасху встретился с Ириной Одоевцевой, Георгием Адамовичем, Леонидом Зуровым и др.
Я на тот момент осмелился нарушить табу. Как ни странно, но вполне закономерно, ни разу не пригласили выступить в Сорбонне ни Бориса Зайцева, ни Георгия Адамовича, ни Юрия Анненкова, ни Сергея Шаршуна, ни Юрия Терапиано. Г.Адамович ведь написал книгу о Франции – «Другая родина». И ведь таких русских эмигрантов-интеллигентов были десятки. Писатели, поэты… старшее и младшее поколения… Яков Горбов, Владимир Варшавский, Гайто Газданов, Лидия Червинская, Борис Закович, Анатолий Величковский…
Всех их я знал, любил. С 1972 года в Медоне устраивал литературные вечера. Они были так тронуты, что ими интересуется хотя бы один француз.
Поэтому Зарубежная Россия для меня не предмет научных интересов, а то, чему я посвятил всю свою жизнь.
Можно сказать, что отношение к сохранению и изучению культурного наследия зарубежной России в современных Франции и России с течением лет меняется?
– На Западе отношение к русским эмигрантам не изменилось. Они здесь по-прежнему «белобандиты». До сих пор во Франции нет музея Зарубежной России и вряд ли будет. Если Вы сегодня захотите написать научную работу по «Окаянным дням» Ивана Бунина во Франции, то это будет считаться неполиткорректным. Приведу один пример: мой знакомый писатель Андрей Макин, двадцать пять лет назад защитил в Сорбонне диссертацию о И.А. Бунине. В результате он не смог стать даже преподавателем русского языка. А два года тому назад он стал членом французской Академии!
Восемнадцать лет назад я издал книгу Ивана Шмелева «Солнце мертвых» с моим большим послесловием. За это мне проф. М.Окутюрье сделал выговор в Сенате Франции.
В 1995 году в Оранжерее Люксенбургского сада, я организовал большую выставку картин русских художников-эмигрантов из моего собрания под названием «Изгнание русской живописи во Франции 1920-1970». Для многих это было шоком и откровением!
В современной России отношение к культурному наследию Зарубежной России кардинально изменилось. У меня есть критерий: за последние двадцать пять лет защищено уже несколько сот диссертаций кандидатских и докторских в той или иной степени касающихся культурного и литературного наследия Зарубежной России. О Бунине, Ремизове, Зайцеве, Мережковском, Газданове, Набокове и др. Не только в Москве, Санкт-Петербурге, но и в Вологде, Пскове, Владимире, Красноярске, Новосибирске. Понимаете, это для меня важный показатель.
Такое отношение к эмигрантам в современной России закономерно. В XX веке были две русские культуры. Одна – советская (там были и хорошие писатели), другая – антисоветская, будем говорить прямо. И когда-нибудь они должны были встретиться.
У Вас, как известно, очень богатая коллекция вещей и артефактов ушедшей России. В двух словах расскажите о ней: что в нее входит? как Вы ее формировали?
– Многие спрашивают: откуда у Вас такие богатства? Почему у Вас десятки тысяч книг с автографами И.Тургенева, Л.Толстого, М.Горького, Ф.Сологуба, Н.Гумилева, М.Кузмина, В.Ходасевича, И.Бунина, А.Ремизова, Б.Зайцева, А.Куприна, И.Шмелева, К.Бальмонта…; сотни картин Ю.Анненкова, М.Добужинского, А.Бенуа, С.Чехонина, Ф.Малявина, С.Шаршуна? Да потому что ими никто не интересовался. А я 50 лет назад уже знал их ценность. Теперь они стоят миллионы, тогда не стоили ничего.
Даже сегодня настоящие произведения искусства и редкие книги можно найти на «блошином рынке». Нужно обладать знаниями, а я, как Вы уже поняли, знаток. Я могу найти картину за 500 евро, которая на самом деле стоит 50 тыс., но я не занимаюсь куплей-продажей. Я «не царь Кощей, который над златом чахнет», поэтому охотно показываю свои сокровища.
IV. Драма русской истории – это драма не только России, но и всего мира
Г-н Герра, одна из Ваших ранних книг называлась «Жаль русский народ». Книга эта явилась публикацией Вашей переписки с деятелями советской культуры. Почему жаль Россию и русский народ?
– Да, действительно в книгу «Жаль русский народ» (М.,1992) вошла переписка с деятелями советской культуры. Идея книги в том, чтобы показать зарождение в СССР интереса к эмигрантской культуре. Но кто тогда стал этим заниматься?! Великий русский народ и его культура были, есть и будут, но вот эти литературоведы в штатском… Вы меня понимаете!
Книга была написана в 1990-1991 гг. Сейчас она очень редкая. Предисловие принадлежит перу писателя Юрия Мамлеева, а послесловие – Константина Кедрова, тогда литературного критика в «Известиях».
Сейчас бы я такую книгу не издал, но от нее я не отказываюсь. Это часть моего прошлого.
А жаль ли сегодня русский народ?
– Нет. А тогда – это было созвучно эпохе.
Совсем недавно было 100 лет с момента Русской Революции 1917 г. Как Вы оцениваете это ключевой событие русской истории? Считаете ли Вы, что именно оно определило содержание духовной культуры русского зарубежья?
– Да, безусловно. Надо сказать, что все будущие писатели-эмигранты приветствовали Февральскую революцию, кроме одного – Ивана Бунина. А потом все не приняли Октябрьский переворот.
Фактом является то, что чутьем они поняли: близится катастрофа и надо «сматывать удочки» (смеется). Смотрите, Константин Бальмонт дважды был эмигрантом: при царе из-за русской революции 1905 года и после Октябрьского переворота 1917 года он опять уехал в Париж. Факт сам по себе весьма показателен.
Русские писатели, художники, философы, композиторы поступили правильно, сознательно выбрав тернистый путь эмиграции. Оставшись в России, они не смогли бы творить. Находясь в эмиграции, они продолжали служить своей Родине и стали более русскими именно за границей.
В изгнании они стали славянофилами, православными. Иван Шмелев написал «Богомолье», «Лето Господне», автобиографический очерк «Старый Валаам», «Пути небесные»; Борис Зайцев – «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон», «Валаам».
Беседа с Вами оставляет ощущение, что Вы достаточно негативно относитесь к советской эпохе в культуре и истории России. Но как Вы прокомментируете тезис, что советский период – это неотъемлемая часть нашей истории, без которого общая картина нашей культуры не может быть полной?
– Да, советские годы были по истине страшными. Это трагедия! Извините, но это ГУЛАГ, раскулачивание, коллективизация, голод, Вторая мировая война и т.д., понимаете.
Но у меня другое, свое понимание русской истории. Не было бы Первой мировой войны, в которую Россия была вовлечена из-за заключенного Александром III франко-русского союза, следовательно, не было бы Ленина, Троцкого, Сталина и Красной армии, не было бы коллективизации и раскулачивания, не было бы Гитлера и Второй мировой войны. Сейчас бы здесь была великая процветающая Россия. Не сто сорок миллионов населения, а девятьсот. Во Франции – двести миллионов. Мы бы по-хорошему были хозяевами мира. Мой тезис – Россия и Франция это две страны, созданные друг для друга. Столько общего в наших культурах и языках! С Россией у нас французов общая культура, общие ценности.
Смотрите, А.Пушкин первые свои стихи писал на французском языке. Четверть романа Л.Толстого «Война и мир» написана по-французски. Европеец Иван Тургенев, абсолютно русский человек по своей сути, оказался очень французским, самым «западным» из всех русских писателей. На протяжении многих лет жизнь русского классика была тесно связана с Францией. Здесь даже не то важно, что Тургенев жил и умер во Франции, а то, что, редкий случай, он вошел в парижскую литературную жизнь и след оставил. Общался и сдружился с лучшими французскими писателями, которые его приняли как «своего», равного по чину: Жорж Санд (которую очень ценил), Мериме (перевел на французский «Дым» в 1867 г.), Мюссе, Сент-Бев, Теофил Готье, Ренан, Тэн. Флобер и Тургенев действительно дружили, но ближе и прочнее Тургенев сошелся с более молодыми: Доде, Золя, Мопассаном, в 1870-х гг. когда совсем обосновался в Париже. Гонкуры писали, что у него французский язык был на уровне Флобера. Мопассан преклонялся перед Тургеневым (сохранилась их переписка). Благодаря ему установился плодотворный диалог между двумя культурами. Тургенев много рассказывал о России, от него французские писатели узнали о Пушкине, Гоголе, Толстом и еще об очень многом. Для Европы Тургенев был всегда «своим человеком», «послом России и русской культуры».
Влияние французской культуры на русскую шло не только через аристократию, но и через интеллигенцию. Французы, когда приезжали в Россию, влюблялись в нее. Даже моим студентам, приезжавшим в Советский Союз, было здесь уютно. И русские, попадая в Париж или Ниццу, чувствуют себя как дома.
Трагедия русской истории – это трагедия не только для России, но и для Европы. Ее последствия мы видим до сих пор...
Г-н Герра, Вы являетесь постоянным участником ежегодных международных культурных форумов в Санкт-Петербурге. Как бы Вы оценили политику российского государства по отношению к культуре?
– Это сложный вопрос, у меня нет исчерпывающих данных. Я считаю, что для культуры делается много: для издания книг, для музеев, театров… Дай Бог, чтобы это продолжалось. Грех жаловаться. Критиковать легко, созидать гораздо труднее.
К примеру, могу отметить, прекрасные выставки Константина Коровина, Александра Бенуа, Филиппа Малявина, Зинаиды Серебряковой, Бориса Григорьева, Константина Сомова, Алексея Ремизова и др. Я за ними следил, у меня и каталоги, естественно, есть.
И завершающий вопрос, может быть, он будет выбиваться из контекста, но, как нам кажется, станет хорошим завершением нашей беседы. К тому же, он является базовым для русских эмигрантов. Что для Вас есть Россия?
– Россия для меня – это великая страна с великой культурой, включающей в себя великую литературу, живопись и музыку.
Ведь, в начале ХХ века «Русские сезоны» Сергея Дягилева стали откровением для Франции. Французы преклоняются перед Ф.М. Достоевским и Л.Н. Толстым; знают «Историю одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина, книга до сих пор актуальна.
Это и Ф.И. Тютчев – один из моих героев, любил бывать в Ницце. Пронзительно стихотворение первого русского поэта после Пушкина (так написал о Тютчеве Лев Толстой): «О, этот Юг, / О, эта, Ницца, / О, как их блеск меня тревожит! / Жизнь, как подстреленная птица, / Подняться хочет – и не может.»
Напомню, что в Ницце Н.В.Гоголь написал несколько страниц «Мертвых душ», о чем он пишет В.А. Жуковскому в письме от 2 декабря 1843 г.
Благодаря театру во Франции все знают пьесы А.П. Чехова, поэтому он знаковая фигура.
Все на Западе понимают, что русская культура – великая. И это без всякого преувеличения не громкие слова. Это факт!
Г-н Герра, благодарим Вас за интересную беседу.