Интервью с Галиной Львовной Гуменной
Галина Львовна Гуменная начала работать в Высшей Школе Экономики только в прошлом году. Может быть, поэтому (а также в силу скромности Галины Львовны) не все знают о том, что она – пушкинист мирового уровня, автор десятков статей и нескольких монографий. А с какими интересными людьми судьба (и пушкинистика!) сводила Галину Львовну! Подробнее об этом – в нашем интервью…
Расскажите, пожалуйста, как Вы решили заниматься литературой и, в частности, пушкинистикой? Семья подтолкнула или Вы сами к этому пришли?
Будучи маленькой девочкой (по-моему, я еще даже не ходила в школу), я нашла дома книжку - дореволюционное подарочное издание «Евгения Онегина». Большого формата, на хорошей бумаге, с иллюстрациями Самокиш-Судковской, красивыми, немного конфетными, которые были переложены папиросной бумагой,. Они явно были созданы под впечатлением оперы Чайковского, построены как театральные мизансцены. Сейчас я вижу все недостатки этих иллюстраций, но в свое время они произвели на меня сильное впечатление – красочные, большие. Необычная книжка. И главное, она как-то по-особенному пахла, я буквально нашла ее по запаху. Если вам вдруг попадется дореволюционное издание – вы это сразу заметите! Кроме того, там была старая орфография, и очень занимательно было разгадывать этот текст с ижицами, с ятями и так далее. Так я первый раз прочла «Евгения Онегина». И он произвел какое-то завораживающее действие. Мне трудно сказать, что я тогда поняла, но вот эта музыка стиха, очевидно, увлекла меня. И потом, когда я обратилась к нему в университете, это, наверное, проявилось.
В университете я попала к Всеволоду Алексеевичу Грехнёву, нашему замечательному пушкинисту, с третьего курса начала заниматься Пушкиным, и диплом у меня тоже был по «Евгению Онегину».
А семья у нас металловедов, поэтому к литературе профессионально никто причастен не был. Но читали много, конечно, была неплохая библиотека.
То есть, Ваш интерес в научной деятельности изначально тяготел в основном к Пушкину?
Когда я поступала, то хотела заниматься совсем другим – драматургией! Я увлекалась Брехтом, но когда поступила, то на первом курсе у нас было совершенно замечательное «Введение в литературоведение», которое преподавал Владимир Викторович Федоров, уже в то время увлеченный Бахтиным. Он ездил к нему в Саранск советоваться, разговаривать. И тогда Бахтин не был ещё признан, но именно после Фёдорова мы восприняли бахтинские идеи как совершенно естественные, они не вызывали у нас отторжения.
Кроме того, на 1 курсе у нас читала фольклор Клара Евгеньевна Корепова, тоже совершенно замечательный педагог, ученица Владимира Яковлевича Проппа. Благодаря ей мы восприняли и пропповские идеи. Сильное впечатление производило и то. что она была очень увлечена своей темой, очень глубоко ее знала. Я с удовольствием занималась фольклором и даже писала курсовую на первом курсе – «Предания о разбойниках Нижегородского края». Было очень интересно копаться в архивах, в старых изданиях, отыскивать какие-то тексты, пытаться их в меру сил систематизировать и анализировать. И как-то я совсем забыла про драматургию, и вспомнила только под конец учебы – «ах, вот, оказывается, зачем я хотела поступить!». В университете нашлось много другого, чего я не предполагала. И это оказалось не менее интересным.
Вы сейчас преподаете студентам второго курса древнерусскую литературу и литературу XVIIIвека? Комфортно ли складывается общение со студентами? Ведь это очень непростой материал для восприятия.
Мы пока не так много общались, но, по-моему, у нас складывается вполне нормальное, деловое общение. Хочется, чтобы им тоже было интересно. Мне кажется, что древнерусские тексты, с одной стороны простые, с другой стороны, я боюсь, что мы не прочитываем то, что в них прочитывали современники. Мы далеки от того символизма мышления, у нас другой взгляд на предметы, а хотелось бы приблизиться и понять их восприятие. Но я думаю, и то, что мы воспримем тоже будет полезно.
Вернемся к разговору о Ваших студенческих годах. Есть ли среди Ваших знакомых/сокурсников те, кто тоже стал знаменитым сейчас ученым, создал важные труды в сфере пушкинистики и не только?
У меня был совершенно замечательный однокурсник – Женя Хаев. Он очень рано ушел из жизни, в 1983 году, и успел написать немного, но его работы цитируют до сих пор. Думаю, если бы он остался жив, то он бы стал выдающейся фигурой в сфере пушкинистики и литературоведения. Вообще, он занимался поэзией, у него были работы по Тютчеву, по Пастернаку. Думаю, это бы продолжилось.
Старше меня курсом учились тоже совершенно замечательные товарищи по университету, ставшие впоследствии исследователями Достоевского. Это Владимир Александрович Викторович, ныне здравствующий. Он многое сделал для дополнения комментариев академического собрания сочинений писателя, участвовал в подготовке «Летописи жизни и творчества Достоевского». Он очень хорошо совмещает в себе и достоевсковеда (это его основная, магистральная линия научных трудов) и пушкиниста. Недавно у него в серии «Монографии участников Болдинских чтений» вышла книжка, посвященная «Евгению Онегину», где он говорит о романе как романе читателя. У него очень много статей в «Онегинской энциклопедии». Он принимал участие в работе над «Словарем русских писателей».
|
Е. С. Хаев, Г. В. Краснов, Г. Л. Гуменная, В. Н. Абросимова |
|
|
Считаю, что мне повезло, потому что, практически всю свою преподавательскую жизнь я прошла рядом с другой нашей выпускницей, тоже на курс старше меня. Сейчас её, к сожалению, нет в живых. Это Наталья Васильевна Живолупова, автор многочисленных работ о Достоевском и Чехове. Как и Владимир Александрович, она была членом Международного общества Достоевского, членом редколлегий целого ряда зарубежных журналов. Недавно, благодаря помощи ее мужа, мы смогли напечатать еще одну не опубликованную при жизни ее статью.
Так что замечательные ученые и были и есть! Очень приятно осознавать, что наш, Горьковский тогда филфак, выпустил таких людей, и что наши пути пересекались. Кафедра в те годы, когда я училась, действительно представляла из себя настоящее созвездие замечательных имен. Кроме Георгия Васильевича Краснова, были Всеволод Алексеевич Грехнёв, Нина Елисеевна Меднис. На втором курсе я писала у нее курсовую, и замечательно то, что теплые отношения у нас сохранились буквально до самых последних лет ее жизни, мы общались и встречались в Болдино. С благодарностью вспоминаю и Владимира Викторовича Федорова. Я застала и блестящего лингвиста Бориса Николаевича Головина. Все имена очень яркие. Кафедра организовывала замечательные конференции, выпускались сборники, например, Толстовский сборник, сборник «Сюжет и композиция». Тогда было труднее издаваться, тиражи были небольшие, и иногда даже сами авторы статей не могли достать себе авторский экземпляр, насколько быстро они разбирались.
|
Верхний ряд: В.А. Грехнёв, С.А. Фомичев, Н.Е. Мясоедова, О.А. Скачкова, Е.С. Хаев; Нижний ряд: В.И. Тюпа, Ю.Н. Чумаков, Н.Е. Меднис, Г.Л. Гуменная, Э.И. Худошина, Н.Д. Тамарченко; |
«Болдинские чтения» – очень важная конференция, посвященная Пушкину. Не могли бы Вы рассказать, как это все начиналось, каково было Ваше участие, каковы они сейчас?
|
В. А. Грехнёв, Г. В. Краснов, Ю. И. Левина. |
Они начались на рубеже 1960-70 годов, были задуманы, с одной стороны, тогдашним заведующим кафедрой русской литературы – Георгием Васильевичем Красновым, а с другой стороны, активное участие в их организации приняла тогдашний директор Болдинского музея – Юдифь Израилевна Левина, которая приехала в Болдино из Ленинграда. Она работала во Всесоюзном Пушкинском музее, очень много сделала для создания экспозиции в Болдино, а потом ее пригласили, и она, оставив свою квартиру на Адмиралтейской набережной, перебралась в Болдино, и всю оставшуюся жизнь провела там, работая над экспозицией и развитием музея.
Для становления музея было очень хорошо, что вокруг него собирались не только друзья и сочувствующие, но целое научное сообщество, и благодаря этим двум людям, Болдинские чтения как раз и образовались. Краснов задумывал чтения как конференцию, которая была бы посвящена 1830-ым годам пушкинского творчества – Болдинский период и последние годы жизни. Дело в том, что в ту пору почти все самые известные монографии о пушкинском творчестве не переходили за рубеж 1830 года (например, труд Д.Д. Благого; Б.В. Томашевский не успел написать про позднего Пушкина так, как он писал, например, про раннего), а дальше тишина. Это сложный период, там трудно найти какие-то однозначные решения. И Георгий Васильевич как раз выступил инициатором того, чтобы в большей степени посвящать заседания, например, «Медному всаднику», «Евгению Онегину», «Капитанской дочке», «Пиковой даме» и так далее. Всему тому, что связано с поздним пушкинским творчеством. И благодаря усилиям «Болдинских чтений», эта проблематика стала в большей степени популярна среди исследователей. Одним из тех, кто заново обратился к изучению прозы Пушкина, стал Лев Сергеевич Сидяков – профессор из Риги, который претворил свои доклады на Чтениях в монографию и докторскую диссертацию.
Несколько конференций было посвящено «Евгению Онегину». Сейчас одна из лучших монографий, посвященных роману, принадлежит перу Юрия Николаевича Чумакова, профессору из Новосибирска, недавно ушедшему из жизни. Он тоже был постоянным участником Болдинских чтений. И конечно, работы Всеволода Алексеевича Грехнева. У него появлялись книги «Болдинская лирика Пушкина», «Этюды о лирике Пушкина», а потом это все вылилось в монографию «Мир пушкинской лирики», которая сейчас является одной из лучших на эту тему. В свое время, когда в Болдино приезжал профессор Вольф Шмид (автор книги «Проза как поэзия»), он говорил, что для студентов Гамбургского университета работы Грехнёва входят в список обязательной литературы! И я думаю, что он совершенно прав.
«Болдинские чтения» не только начали разрабатывать темы, которые раньше были как бы на периферии филологического поля зрения, но и дали возможность состояться многим очень интересным работам, которые сейчас уже превращаются в хрестоматийные. Это замечательные конференции! Они привлекали ученых с разных концов тогдашнего Советского Союза. А когда город и область открылись, то приобрели и международный характер.
А расскажите об атмосфере «Болдинских чтений»?
Там была какая-то совершенно особенная атмосфера. Первоначально заседания проходили в мезонине старого барского дома. Представьте: в пушкинском доме мы поднимались по скрипучей деревянной лестнице, собирались в небольшом зале, где, как правило, окна были открыты в сад, откуда шел осенний аромат яблок. Это создавало особый настрой, чувствовалось живое пушкинское присутствие в саду и окрестностях, благодаря чему хотелось сосредоточиться и думать только о пушкинском творчестве. Сама атмосфера заседаний, во многом, конечно, шла и от личности Георгия Васильевича Краснова – заинтересованная, предполагавшая обсуждения актуальных филологических вопросов, где все по гамбургскому счету.
Помню еще, что в Болдине и его окрестностях я застала и некоторых деревенских старожилов, которые рассказывали, например, как крестьяне отстояли дом во Львовке, построенный сыном поэта.
|
Н.Д. Тамарченко, А.П. Чудаков, Е.С. Хаев, Г.Л. Гуменная, И.Л. Альми, В.М. Маркович, В.А. Сапогов, Н.Е. Меднис |
Да, еще очень важное обстоятельство: для Болдина, в принципе, не имело значения, какая степень, звание, другие регалии у человека. Важно то, как он прочел Пушкина, что он там увидел, чем он может поделиться. С одной стороны, были и маститые участники, например, руководитель Пушкинской группы Пушкинского дома – Сергей Александрович Фомичёв. Куда, так сказать, дальше и выше! Он занимался подготовкой пушкинской энциклопедии, нового академического собрания, которое, к сожалению, так и не завершено до сих пор. И в то же время, были люди, не обремененные степенями, как Женя Хаев или я (у меня тогда еще не было степени). Не было никакой снисходительности, к тому, что «молодо-зелено», никаких поблажек. Если ты что-то говоришь, надо все проверить и быть точным. Выступать было очень ответственно, но очень приятно, ведь атмосфера была самая доброжелательная, ни у кого не возникало желания утопить докладчика или же покрасоваться своей эрудицией. Все были заинтересованы только в общем деле – в чтении и понимании Пушкина.
Многие исследователи Пушкина рубежа XIX–XX веков говорили об этом, и это сохранилось до сих пор: «Пушкин более известен, чем прочитан». Только кажется, что мы все знаем про Пушкина, а если начать читать, то оказывается, это далеко не так.
А иностранные исследователи приезжали?
Конечно! Даже когда город был закрыт, отдельные представители зарубежной науки все равно прорывались. Когда же город открыли, то стали приезжать больше. Например, уже упоминавшийся мной Вольф Шмид. Приезжали из Японии, из Китая, Италии, Англии, Канады. Этой весной, к сожалению, ушла из жизни просто изумительная сербская пушкинистка – Таня Попович. Она готовила издание Пушкина на сербском языке, занималась исследованием переводов Пушкина на сербский язык. Когда она первый раз приехала, то сразу же почувствовала, что Болдино – это её, и ездила регулярно. Общение с ней незабываемо и очень важно в понимании каких-то новых литературоведческих подходов. Всегда ведь интересен взгляд со стороны. Она блестяще знала русское пушкиноведение, прекрасно говорила по-русски. Ее неожиданный уход поразил и оставил ощущение невосполнимой потери.
Приезжали замечательные польские исследователи, например, Ольга Глувко, автор очень интересной работы о «Повестях Белкина». Была и очень интересная японская пушкинистка Юри Сугино: целая серия ее докладов была посвящена наводнению в «Медном всаднике». Чувствуете здесь национальную специфику (Япония, вулканы, цунами)? Наверное, это предопределило ее ракурс восприятия и ее подходов.
|
|
|
|
«Болдинские чтения» продолжают существовать, и пушкинисты находят все новые темы в творчестве Пушкина несмотря на то, что уже очень многое написано?
Да, конечно. И потом сами сборники по результатам конференций – тоже уникальное издание. Задумано оно Георгием Васильевичем Красновым, а первым редактором был академик М.П. Алексеев, он взял сборник под свое крыло. И если даже многие академические издания прерывались в эпоху перестройки и другие трудные времена, то «Болдинские чтения» все время выходили, был пропущен разве что год. Чтения собирали весь цвет литературоведения: Валерий Игоревич Тюпа, Натан Давидович Тамарченко, Валентин Евгеньевич Хализев, Александр Павлович Чудаков – это все те, кто создавали атмосферу чтений.
В первый раз в Болдине я оказалась школьницей. Мы ехали на рейсовом автобусе, и от Ужовки до Болдина тогда еще была грунтовая дорога, нас так мотало, пока мы ехали! И музей еще располагался тогда в маленьком здании старой конторы Болдинской усадьбы, крошечный был музейчик, а в усадебном доме была школа на тот момент.
И меня тогда поразило вот что: учась в школе, я думала, что Пушкина я, в общем, знаю, а когда я побывала в этом музее, оказалось, что есть еще масса неизвестных мне произведений, и конечно, захотелось их прочитать, это было удивление для меня, и я с удовольствием на это откликнулась.
|
|
|
|
Расскажите, пожалуйста, о том, как Вы учились в аспирантуре ЛГУ? Вашим руководителем ведь был Владимир Маркович Маркович?
В те годы все было памятное и яркое. Я училась в аспирантуре при кафедре истории русской литературы, которой тогда заведовал Георгий Пантелеймонович Макогоненко. В свое время это имя просто гремело. И состав кафедры в то время совершенно звездный: Григорий Абрамович Бялый, Исаак Григорьевич Ямпольский. Помню, Ямпольского все страшно боялись, потому что он знал про литературу абсолютно все! Он как никто владел фактографией, комментировал очень многие издании серии «Библиотека поэта». Когда он начинал высказывать какие-то критические замечания на аспирантском семинаре, то говорил: «Я хотел бы сделать несколько замечаний…» – и это был список на час. Это была замечательная школа точности, ведь очень многое зависит от того, насколько мы правильно понимаем текст и обстоятельства, в которых он возникает.
И конечно, Владимир Маркович Маркович, он тогда еще был не слишком известный преподавать. Общение с ним – это совершенно замечательно! Он был очень строгим исследователем, никаких неточностей, ляпов и прочего он не допускал, сам он обладал способностью замечательно структурировать материал, блестяще умел формулировать свои мысли и пытался этому научить. Только начинал тогда, но уже обретал славу Борис Валентинович Аверин, специалист по Серебряному веку. К нему, на его спецкурс народ просто ломился. А когда свой спецкурс по Достоевскому читал Григорий Абрамович Бялый, помню, страшно ругались гардеробщики. Весь город мчался на эти лекции. Для лекций Бялого выделяли самые большие аудитории, какие только можно было найти, и сидели даже в коридорах, откуда можно было слышать его голос. Он приходил к аудитории, народ вставал, отодвигал стулья, чтобы дать пройти к кафедре, и снова сплачивался!
В нашем аспирантском семинаре были интересные люди, и среди них –по счастью, ныне здравствующий, Петр Евгеньевич Бухаркин, крупный специалист по литературе XVIII века.
Кафедральная атмосфера была очень интересная. Макогоненко гордился тем, что на этой кафедре работали Томашевский, Пропп, Гуковский. Живая память и живая преемственность бесценны. И этот дух, память об этих ученых очень живо ощущалась в стенах ЛГУ. К тому же просто сам факт: заходишь на факультет, где по аудиториям когда-то бродил Блок. Здорово? Все это чувствовалось.
Это были замечательные годы. Видеть, общаться, слышать, участвовать в разговоре с такими людьми – это дорогого стоит. Я считаю, что мне очень повезло.
Это действительно очень интересно! А были ли у вас в годы учебы интересы вне литературы?
В студенческие годы в университете были очень интересные кружки. Был кружок филофонистов, любителей музыки, на радиофаке. Я туда с удовольствием ходила, слушала и рассказы о музыке, и какие-то редкие записи, которые в то время кто-то мог достать.
В первый аспирантский год я практически каждый день ходила куда-нибудь в театр или на концерт, очень активно включалась в ленинградскую культурную жизнь. Тогда еще БДТ был под руководством Товстоногова, и попасть на спектакли было довольно сложно, но в библиотеку, где я проводила свое основное аспирантское время, приходили распространители билетов, достать билеты там было легче. Были и какие-то интересные необычные театры – театр «Эксперимент», Молодежный театр. Конечно, театр Комиссаржевской, театр комедии, куда я тоже ходила. Мне было интересно, ведь Горький в то время еще был закрытым городом, культурная жизнь у нас была менее разнообразной, в Ленинграде можно было увидеть гораздо больше. И я, конечно, пользовалась случаем, а сейчас с удовольствием вспоминаю.
В самом Ленинградском университете я ходила на лекции. Мне повезло, что удалось застать, как последний год читал общий курс по литературе середины XIX в. Григорий Абрамович Бялый. Я пошла его слушать, потому что мне сказали, что если я хочу узнать манеру чтения лекций профессоров дореволюционных, то послушать надо как раз Бялого. Мне не нужно было ничего сдавать, просто хотелось послушать. У меня рука отваливалась, как старательно я писала. А еще много разных лекций шло на факультете повышения квалификации в пединституте имени Герцена, туда я тоже ходила и слушала, например, Сергея Сергеевича Аверинцева – о Мандельштаме, Вадима Валерьяновича Кожинова – об истории русского романа, Александра Михайловича Панченко – о литературе XVII века. Были и публичные лектории, и я старалась ничего не пропускать. В общем, была очень насыщенная впечатлениями жизнь.
На мой взгляд, в студенческие годы больше сил и свободы. Потом уже появляются разнообразные обязательства, которые съедают много времени. Но именно студенчество – самое время хватать новые впечатления, знания!
Как вам кажется, у современных школьников и студентов такой же сильный интерес к литературе, или это уже уходит? Видно ли в современных студентах желание «во всем дойти до самой сути»?
Мне кажется, сейчас больше происходит дифференциация на читающих и не читающих. Те, кто читают, увлечены так же. Но раньше было как-то немодно, неприлично не читать. Может быть, в том числе, в силу этих причин все много читали. А сейчас можно не читать, а заниматься чем-то другим в интернете, что-то смотреть.
Мне кажется, в студентах желание читать и думать видно. Мне всегда нравится читать тексты вместе со студентами, потому что, как известно, чем больше читаешь текс, тем больше понимаешь. Все-таки филологическое чтение предполагает неоднократное возвращение, постоянное углубление. Бывает и так, что студенты подсказывают что-то интересное, я с удовольствием это принимаю.
Материал подготовила
Студенка 4 курса