«Если ты филолог, то ты нигде не пропадешь»

Оксана Вадимовна Замятина начала работать на программе «Филология» в начале прошлого учебного года. И очень многое успела сделать за эти полтора года – разработать курсы семинаров по «Теории литературы», «Истории литературной критики» и «Истории русской литературы» почти всех периодов, запустить клуб «Совенок», выиграть грант на издание путеводителя по литературному Нижнему, включиться в массу проектов и стать руководителем проекта «Вместе с Im Werden», опубликовать несколько статей и подготовить комментированное издание стихотворения Маяковского в серии «Литературный авангард» (в соавторстве с Леонидом Юрьевичем Большухиным). Поэтому сегодняшнее наше интервью – об энергии, мужестве, успехе и… любви.

На самом деле моя жизненная история – пример того, что филология в любом случае кормит, что, будучи филологом, можно реализовать себя примерно везде, и если ты филолог, то ты нигде не пропадешь. Обычно представления о будущем филолога ограничиваются установкой «учителем в школу», но на самом деле можно реализовать себя много где еще.

- Как Вы приняли решение пойти на учиться на филолога?

- Это необычная история! Я пришла на филфак ННГУ после того, как однажды в 10 или 11 классе нам предложили выбрать поэтический текст, тема которому любовь. Я нашла такой текст у Маяковского, я выбрала «Разговор с товарищем Лениным». Это был жуткий скандал, ведь мою преподавательницу это удивило и возмутило, а я числилась хорошей ученицей. На самом деле, учительница литературы у нас была замечательная, потому что искренне любила то, что делает. Тогда эта ситуация ее очень задела, но задела она и меня, ведь мне казалось, что я хорошо поняла стихотворение Маяковского. В общем, это был очень крутой поворот, и тогда я и осознала, что хочу быть филологом. Хотя до этого я собиралась в технический вуз, так как училась в физико-математическом классе.

- Как отнеслась Ваша семья к такому решению?

- Это было тяжело. Мама говорила, что приняла бы тот же иняз, но точно не филфак. Говорили, что к тридцати годам я ослепну с тетрадками, буду ненавидеть всех детей и так далее. Филфак едва ли считали образованием вообще. Думаю, это знакомая история для многих, кто сообщал своим родителям о том, что выбирает быть филологом.

Я поступила в университет Лобачевского. И буквально на первой неделе обучения решила выяснить, к какому из преподавателей нужно распределяться, чтобы заниматься творчеством Маяковского. Мне сказали, что Маяковским занимается некто Леонид Юрьевич Большухин, но попасть к нему уже почти невозможно, так как 9 из 10 студентов будут проситься именно к Леониду Юрьевичу. Но все-таки мне удалось к нему попасть. С этого момента я и занимаюсь Маяковским, и надо сказать, что это автор, который не отпускает и не разочаровывает.

- Чем Вы занимались после выпуска?

- На четвертом курсе я приняла судьбоносное решение: решила раздробить свое образование: закончить сначала бакалавриат, а потом магистратуру, а не специалитет. Судьбоносным мой выбор стал после того, как на почве личных интересов возник конфликт с заведующей кафедрой русской литературы ХХ века. Она категорически возражала против того, чтобы я писала магистерскую диссертацию у Леонида Юрьевича, так как их подходы в обучении сильно различались, и поставила меня перед фактом, что в магистратуре именно она будет руководить моей работой. Отдельно мне нужно было публично признать, что вся моя предыдущая работа не имеет научной ценности. Я категорически отказалась это делать. Реплика в сторону, но в стенах Вышки такая ситуация просто немыслима. Можно, конечно, сказать, что это был выбор, сделанный по молодости, но, с другой стороны, в моей семье никогда не поощряли подлость, и мне казалось, что другого выбора быть не может. Сейчас я бы поступила точно так же. После этого мне сказали, что в аспирантуру я не попаду, даже если сдам экзамены идеально, хотя тему научной работы мы с Леонидом Юрьевичем раскладывали очень подробно, с тем прицелом, чтобы бакалаврская работа перерастала в магистерскую, а магистерская диссертация в кандидатскую.

Не могу здесь не рассказать про еще одного человека, проявившего себя, на мой взгляд, лучшим и даже спасительным для меня образом – это Галина Львовна Гуменная. Она была председателем комиссии на моей защите и приняла решение послушать защиту, несмотря на то, что решение не слушать было практически принято. Благодаря такой порядочной и последовательной позиции Галины Львовны, моя защита в принципе состоялась, за что я ей очень благодарна.

Все это я довольно тяжело переживала. Было ощущение краха жизни, потому что пришлось оставить Маяковского, стиховедение и все, что было интересно. И вот тогда начался, как я это называю, мой странный жизненный «поход».

- Расскажите подробнее, чем Вы занимались кроме исследовательской работы?

- Сначала я пошла работать на Дзержинское телевидение. Здесь я несильно уходила от профессии и даже могла вести научную жизнь, достаточно активно ездила на конференции и обдумывала статьи. Потом так получилось, что я начала работать в органе исполнительной власти, который занимался регулированием тарифов. Там я занималась работой с потребителями – информационными письмами, аналитикой. Это была, условно, работа «в общем отделе». Надо сказать, что это был важный опыт, рядом были замечательные люди, но профессиональная среда кардинально отличалась от того, чем я всю жизнь занималась и что любила. Большинство моих коллег были экономистами, бухгалтерами, аудиторами.

После этого я два года проработала в законодательном собрании Нижегородской области. Там моя работа тоже так или иначе, была связана с текстом, подготовкой дайджестов, например. В это время я еще успела отучиться на юриста и получить диплом, поэтому оттуда я ушла в организацию, связанную с энергетикой, но опять же, основное образование не оставляла. Получилось так, что я вскоре довелось поработать кадровиком (HR). На самом деле, это было интересно. Мне нравилось, что это живая работа с живыми людьми. Личное дело человека – это такая закольцованная, законченная история жизни. И там были прекрасные коллеги. Вообще, надо сказать, мне по-настоящему везло на хороших людей.

Потом я поняла, что и это меня совсем не радует. Сама мысль, что надо идти на эту работу, сваливалась на меня черной депрессией. Это очень страшно, когда ты просыпаешься и единственное, чего тебе хочется – это просто дожить до выходных и вытерпеть работу. Уже после того, как я вернулась в профессию филолога, мои друзья и знакомые с прошлых работ стали с удивлением замечать, что я радуюсь рабочим будням и в принципе стала счастливым человеком. Наверное, все работы хороши. Однако по мне гораздо лучше до четырех утра перечитывать Платонова, правда!

- Значит, Вам уже тогда хотелось вернуться в филологию?

- Конечно. Тогда я вспомнила, что есть способ быть ближе к профессии, которую я всегда любила и выбрала изначально – это заняться частными уроками. В целом это было довольно успешно, я в скором времени получила репутацию репетитора, который готовит на 100 баллов. На самом деле, здесь большая заслуга Леонида Юрьевича, который меня когда-то научил следующему: учеников не надо натаскивать, их надо учить. Для того, чтобы учить, надо как минимум самому что-то знать, а еще слушать, что говорит твой ученик. А самое главное, учеников надо уважать.

- Научной деятельностью Вы все еще продолжали заниматься?

- Я очень хотела завершить этап, связанный с написанием диссертации, обсудила эту мысль с Леонидом Юрьевичем, и он согласился. На самом деле, я с большим мужеством входила обратно в науку, потому что на тот момент, уже с позиции взрослого человека, мне казалось, что «я знаю только то, что ничего не знаю». Но опять же, меня очень поддержал Леонид Юрьевич. Тут я начала понимать, что помню, как говорить тем языком, на котором пишутся не партикулярные бумаги, а более сложным и интересным.

- Как Вы пришли в Вышку?

- Где-то через год после возвращения к работе над диссертацией Леонид Юрьевич и Мария Марковна Гельфонд предложили мне поработать со студентами, как раз в Вышке. Сначала я очень боялась, потому что я никогда этого не делала. Разве что абитуриенты; еще учась на старших курсах, а потом работая на телевидении, я преподавала на подготовительном факультете, но это школьники, а тут - студенты! Но все-таки, я пришла в Вышку, и третий курс филологов был моим дебютом. Помню, меня от ужаса пробирал пот, когда надо было разговаривать про «Бедную Лизу», хотя я была уверена, что, в общем и целом, понимаю, что нужно говорить. Страшно было пробовать себя в совершенно новом качестве, когда тебе 35 лет.

- Какими были Ваши первые впечатления о Вышке?

- Я была в абсолютном шоке, но в хорошем смысле. Помню, однажды я опоздала на спектакль ФГН, не нашла места и могла только слушать. Тогда мне уступил место Валерий Григорьевич Зусман. Для сравнения: когда на филфаке ННГУ встречались с деканом факультета, не говоря уже о ректоре (для меня, например, его существование никогда не было подтверждено эмпирически), это была совершенно сакральная фигура, нужно было обходить его чуть ли не по дуге. Второе, что я заметила – это общение студентов и преподавателей. Однажды мы с Марией Марковной обсуждали план занятия, в аудиторию забежали студенты и стали общаться с нами. Мне всегда казалось, что такого не бывает! Точнее такого не могло быть в моем студенчестве, например. И чем дольше я нахожусь в мире Вышки, тем больше он кажется мне разумным и органичным с точки зрения отношений со студентами. Взаимное уважение здесь невероятно важно.

- Еще очень интересно узнать о Ваших литературных предпочтениях, а именно, как менялись Ваши вкусы от студенческих времен до сегодняшнего дня?

- До определенного возраста я не понимала, насколько важный и потрясающий писатель Карамзин. Помню еще, что в университете нам преподавали Карамзина очень странно, да и всю литературу XVIII века в целом не подавали как что-то значимое (по крайней мере так это отложилось в моем сознании). Так что, все это я открыла для себя уже после университета благодаря тому, что занималась авангардом, для которого очень важно понимать истоки нового языка. В этом смысле и древнерусская литература, и литература XVIII века, и начало эпохи Пушкина – все они по своим интенциям авангардистские, когда перед своим формированием литература определяется, на каком языке она будет говорить. Если из чего-то менее теоретического и более человеческого: в определенный момент я поняла, что очень люблю Пушкина, потому что в школе было совершенно неясно, за что его надо так любить. Примерно то же произошло и с Толстым, а вот Достоевского, как ни старалась, полюбить для себя не смогла. Если из XX века, то совершенно определенно я для себя переоткрыла Платонова. Довлатова люблю с юношеских лет, только с годами его тексты становятся все более глубокими и личными, наверное.

- Как бы Вы сформулировали, кто такой настоящий писатель?

- Наверное, однозначного ответа на этот вопрос нет. Я скажу, кто писатель для меня: это человек, который создает то художественное пространство, тот мир, в который я верю и который хочется прожить, который что-то во мне трогает. В этом смысле, кстати, Роулинг – хороший писатель. У нее получилось создать, с одной стороны, совершенно классический роман взросления, но на современном материале, в котором мы находим множество смыслов. Кроме того, хороший писатель – это еще и тот, кто верит в то, что делает. Можно делать хорошо и качественно, но не верить. Есть такая фраза, точно не помню, откуда она: икона может быть написана очень наивно, почти ученической рукой, но глядя на нее, ты веришь, а какая-нибудь блестящей техники картина может оставить равнодушным. Так, настоящий писатель не может быть абстрагирован от своей художественной реальности, он живет в одном пространстве со своими героями. Это из серии «Представляете, что выкинула моя Татьяна?». А еще очевидно, что для настоящего писателя герои – это не просто автобиографическая калька, которая нужна, чтобы прокричать миру о своих страданиях. Хороший писатель, все же, пишет не о себе, а о чем-то большем.

- Тогда вопрос в продолжение: а кто такой хороший филолог? Должно ли присутствовать личное начало в работе филолога?

- Тоже довольно сложно сформулировать. Я думаю, должно, потому что это очень взаимосвязанная ситуация: как настоящий писатель должен сродниться с тем, что он делает, так и настоящий филолог это тот, кто, опираясь на какой-то текст, вживается в него. Это очень тонкий психолог, знающий человек и любящий то, о чем он пишет. У действительно больших филологов есть такая со-масштабность личности с теми, кем они занимаются. Особенно те, кто стоял у истоков исследований, явно были не меньшими титанами, чем те, о ком они говорили. То есть, здесь история: «чтобы противостоять Зевсу, надо быть как минимум Прометеем». Хороший филолог должен быть соразмерен личности того, чье творчество он пытается изучать, и кроме того, он не должен быть равнодушным. Любовь к изучаемому и масштабность личности создают для филолога что-то жизнеспособное.

Материал подготовила студентка 4 курса программы «Филология» Анастасия  Кадыкова.