Пастернака и читал, и одобряю
Дорогие друзья! Мы возвращаем многими любимую рубрику «Диалог с преподавателем», и в этот раз нам удалось поговорить с коллегой из московского кампуса Константином Михайловичем Поливановым, специалистом по творчеству Б. Л. Пастернака и А. А. Ахматовой. Замечательно, что беседа шла не только о сугубо преподавательском. Ниже вы можете узнать о том, как проходили вечера у Н. Я. Мандельштам, как бабушка Константина Михайловича познакомилась с А. И. Солженицыным и о многом другом. И, разумеется, традиционный бонус в конце!
– Ваш дедушка, Константин Михайлович, был знаменитым электротехником, а отец, Михаил Константинович, занимался математикой и физикой. Почему Вы стали заниматься гуманитарными науками?
– Если говорить о деде и об отце, то дед в начале двадцатых годов учился в Институте живого слова, писал стихи, ездил к Волошину в Коктебель и вообще был вне естественнонаучной среды. Он выбрал занятия электротехникой как раз благодаря семейной традиции, потому что прадед был электротехником. Он был главным инженером московского трамвая, участником проектировки московского метро, участником разработки плана электрификации СССР ГОЭЛРО и так далее. Соответственно, прадед был действительно настоящий электрик, по призванию. А дед стал им, потому что гуманитарные предметы во всех учебных заведениях были сугубо идеологизированы, ну а дальше семья, которую надо было кормить. Но надо при этом сказать, что дед был человеком в своей электротехнической области чрезвычайно увлеченным. Отец же окончил школу в 1950 году, может быть, в самую мрачную эпоху советской жизни. Это мы теперь знаем, что через три года Сталин умрет и жизнь начнет как-то меняться. Отец тоже защитил кандидатскую и докторскую диссертации, но всегда читал вполне профессиональные книги по истории, философии, истории религии.
Я окончил отделение структурной и прикладной лингвистики на филологическом факультете, и поэтому с литературой практически не соприкасался, отчасти из тех же соображений, из каких мои дед и отец не шли в гуманитарную сферу. Но буквально через два месяца после моего окончания университета мне предложили начать читать фольклор и древнерусскую. И я, с одной стороны, по наивности, а с другой стороны, по наглости, согласился. Сперва это было, конечно, очень страшно, ну иногда немножко смешно. Когда я вошел в первый раз в большую аудиторию, студенты только минут через пять сообразили, что человек, который ходит перед доской - это преподаватель. Но, тем не менее несколько лет я читал курс, начиная с древнерусской литературы и заканчивая Достоевским и Толстым.
– Вы часто бываете в Нижнем Новгороде и общаетесь с нижегородскими студентами Вышки. Какие эмоции у Вас вызывает этот город? Нравится ли Вам Вышка в Нижнем?
– Город нравится необычайно. Надо сказать, что я в первый раз попал в этот город совсем недавно, три года назад, когда в первый раз выпускался курс. А с тех пор бывал на конференциях, один раз на летней школе, дважды читал курсы, каждый год бываю или на госэкзамене или на защите дипломов. И Нижегородская Вышка мне очень нравится. Я думаю, что у этого есть несколько объективных причин. Мне кажется, что тут есть эффект того, что студентов там пока что немножко меньше, чем у нас. Кроме того, Мария Марковна и Леонид Юрьевич при поддержке других сотрудников, умеют заполнить жизнь своих студентов, устраивая для них дополнительные мероприятия, ставя спектакли, отправляясь в совместные экскурсии, благодаря чему повышается продуктивность собственно учебных занятий. И, например, вещь, которая точно там происходит иначе: на взрослые конференции приходит несравнимо больше студентов, чем у нас здесь, что опять же является продолжением того, что им там удалось построить, как мне представляется снаружи.
– Что определило Ваш интерес к творчеству Б. Л. Пастернака и А. А. Ахматовой? Правда ли, что Ваша семья была с ними связана?
– С первых послестуденческих лет мне казалось, что про Ахматову очень интересно думать, читать, пытаться строить собственные работы. Соответственно, многие персонажи, которыми я занимался, были так или иначе связаны с этим большим акмеистическим кругом. С Пастернаком иначе, его стихи я действительно слышал с раннего детства, а дальше так получилось, что когда готовился к изданию пятитомник во второй половине восьмидесятых, то Евгений Борисович и Елена Владимировна Пастернаки (Елена Владимировна действительно является моей двоюродной теткой, поэтому тут действительно родство), искали себе помощников, они решили, что молодой филолог, который умеет делать то-то и то-то, для этого им вполне подойдет. А дальше постепенно пошло: и подготовка к публикации, и публикации писем, и прочее. А если же говорить о семейных связях, то моя бабушка, растившая дочь одна, стала искать возможности домашнего заработка, и оказалось, что пишущая машинка этот стабильный домашний заработок обеспечивает. Она стала машинисткой и во время войны встретилась с Пастернаком на поэтическом вечере, где он читал переводы из «Ромео и Джульетты», после чего написала ему письмо, что если вдруг ему будет нужна помощь в машинописи, то она была бы рада ему помочь. И в результате с 1945 и до 1956 года она стала главной машинисткой Пастернака.
Собственно, это знакомство и машинопись перетекли в дружбу. Письма Пастернака к моей бабушке, в общем, действительно такие письма человека, который обсуждал с ней самые разные вопросы не только жизни, но и искусства. Бабушка была для него действительно интересной собеседницей. У нее дома Пастернак читал вслух главы из романа, он такие чтения постоянно практиковал буквально с конца 1946 года, ему важен был этот отклик.
– Ваш отец оставил воспоминания о Н.Я. Мандельштам и участвовал в публикации сборника А.И. Солженицына «Из-под глыб». Как получилось, что Михаил Константинович при своей физико-математической специализации был так серьезно включен в литературную среду? Виделись ли Вы лично с Н.Я. Мандельштам?
– Да, Надежду Яковлевну Мандельштам я видел несколько раз, а один раз был у нее вместе с отцом дома и зрительно очень хорошо ее себе представляю, но было мне тогда, наверное, 11 лет. Вся атмосфера мне понятна, интересна и жива, а о чем именно разговаривали, сейчас, конечно, сказать не смогу. А с Солженицыным это все опять-таки через ту же самую бабушку, которая дружила с Пастернаком. Бабушка много кому печатала, и среди людей, которым она печатала, был Лев Копелев, переводчик, германист. Он был с Солженицыным на «шарашке» (в спецтюрьме в Марфине), и, собственно, фигурирует в романе «В круге первом» под именем Лев Рубин. Через него бабушка познакомилась и с другим их другом по заключению, с Д.М. Паниным, в тюрьме они с Копелевым были близкими друзьями. Панин принес ей прочесть машинопись «В круге первом», а Солженицын, узнавши, что Панин кому-то дал машинопись, спросил через Панина разрешение прийти и познакомиться с человеком, который прочел его роман. Он пришел, и там же познакомился с моим отцом, а дальше отец оказался среди людей, которые ему на протяжении 1960-70х годов разными способами помогали, и в том числе где-то прятать машинопись. Скажем, в какой-то момент машинопись «Архипелага» лежала у нас в квартире. С другой стороны, поскольку Солженицын с конца 1960х годов стал собирать материал для своего десятитомного «Красного колеса», романа о русской революции, он общался с моим дедом, Константином Михайловичем, они вместе ездили по Москве, дед ему показывал какие-то московские места, которые позже Солженицын обыгрывал в романе. А вот сам я, к сожалению, Солженицына никогда не видел.
– Возвращаясь к воспоминаниям о Надежде Яковлевне, не могли бы Вы как-то описать атмосферу?
– Конечно, могу. У нее каждый вечер на кухне за столом собирались люди, говорили о Пушкине, о Мандельштаме, о Пастернаке, говорили о текущей политике. Если это 72-73 год, то о том, как происходят развития отношений с Америкой, если это 70 год, то обсуждали, кого арестовали, у кого прошли обыски, какие выходят русские книжки в Париже. Это не мои личные впечатления, но там же бывали и те, с кем оказалось связано дальше в 1970е и еще больше в 1980е годы позднесоветское и послесоветское религиозное возрождение. У Надежды Яковлевны бывал регулярно бывал в гостях отец Александр Мень, вокруг которого во второй половине 1980х годов массово стала группироваться московская интеллигенция, устремившаяся в церковь.
– Может быть, Вы запомнили что-то конкретное, находясь у нее дома?
– Ну как… стол, она лежала на диванчике, завернувшись в плед, за питьем чая, вот так все эти разговоры шли.
– Какие виды искусства, помимо литературы, Вас привлекают?
– Наверное, живопись и музыка больше, чем кино. Я не могу сказать, что я не люблю кино, но, оттого что очень много времени занимает работа, кино для меня занимает по сравнению с чтением на сегодняшний день несравнимо меньшее место.
– Вы принимали участие в съемках многосерийного фильма «Жизнь и судьба» по роману В. С. Гроссмана, повествующего о событиях Второй мировой войны. Как Вы попали на этот проект? Расскажите немного о своем герое. Вам легко удалось вжиться в роль?
– Понимаете, все-таки роль достаточно эпизодическая, то есть это буквально по несколько минут в трех фрагментах. Но, с другой стороны, одна из вещей, которая меня всегда интересовала и интересует до сих пор, это история государственного террора в Советском Союзе. Не то что бы я себя постоянно воображал заключенным, но, когда вы читаете мемуары, документы, Солженицына, то так или иначе вы все равно примеряете себя на место заключенного. Поэтому, думаю, что роль заключенного поэта на Лубянке мне внутренне была вполне созвучна. Видимо, ровно это предположил режиссер фильма Сергей Урсуляк. Его дочка училась у меня в лицее. Она могла что-то отцу про меня рассказывать, и отец решил, что это для меня подходящая роль. Мне было это очень интересно.
– Вы общались с Сергеем Маковецким?
– Ну, за эти трое суток довольно много, просто сидя рядом. И так получалось, что мы с ним дважды вместе ехали со съемок, оба раза это были какие-то дальние концы Москвы. Одно из впечатлений – это впечатление от него. Он производил впечатление такого… я не очень люблю это слово, но, думаю, что здесь это слово вполне органично, такое ощущение харизматичности. Для меня это когда некоторое обаяние распространяется за пределы собственно узко профессионального. Обаяние большого актера в нем чувствовалось просто от того, что ты вместе с ним едешь в метро и говоришь о чем-то, совершенно не имеющем к этому никакого отношения.
Блиц-опрос
1. Три главные книги ХХ века.
Было бы странно, если бы я не назвал «Доктора Живаго». Второй книгой я все-таки решил выбрать «Архипелаг Гулаг», а не что-то из собственно художественной прозы Солженицына. Еще больше думал о третьем месте, и я бы сказал, колеблюсь до сих пор между «Белой гвардией» и «Мастером и Маргаритой».
2. Любимый писатель ХХI века.
Это очень просто – Тимур Кибиров, к счастью, мой современник, которого я люблю и как поэта ХХ века, но его роман «Генерал и его семья» вышел только что и писался на протяжении последних 5 лет, так что вполне себе писатель XXI века.
3. Тредиаковский, Ломоносов или Сумароков?
Я думал над этим вопросом, и все-таки Сумароков, при всей моей симпатии к Тредиаковскому.
4. Эстетика допетровского или петровского периода?
Наверное, конечно, допетровского. Я люблю допетровские тексты, а Житие протопопа Аввакума люблю очень.
5. Что бы Вы сказали Пушкину, оказавшись перед ним?
На этот вопрос очень сложно ответить. У меня, наверное, плохое воображение. Нет, у меня есть вопрос, который я Пушкину с удовольствием бы задал, есть вещь, которая меня давно занимает. К одной из глав «Капитанской дочки» стоит выдуманный эпиграф: «В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп. «Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» - Спросил он ласково». Пушкин приписывает это А. П. Сумарокову, в то время как никто никогда у Сумарокова такого текста не находил, и трудно себе представить, что какой-то текст Сумарокова был известен Пушкину и дальше сгинул навсегда. У меня есть подозрения, что этот сочиненный Пушкиным эпиграф приписан А. П. Сумарокову, поскольку в «Александре Петровиче Сумарокове» есть анаграмма «Александра Сергеевича Пушкина». Да, наверное, я бы спросил его об этом, но ведь нет никакой гарантии, что он ответил бы мне правду.
Благодарим Константина Михайловича Поливанова за интересное интервью!
Материал подготовила Александра Заполина